125. После первого удара на стекле появляется тонкая сетка трещин. Он продолжает бить по прозрачной поверхности не останавливаясь. Костяшки пальцев саднит даже под перчатками. Пламя жжёт изнутри. Наконец, стекло с треском разламывается, и водопад осколков разлетается по полу. Жидкость хлещет из разбитой колбы, но Тсуна не чувствует, не обращает внимания. Он подхватывает безвольное, медленно оседающее тело, и бережно отсоединяет провода. Мукуро лёгкий, почти невесомый, и сквозь прозрачную кожу видны синие прожилки вен. И худой, худой-худой, кости выступают даже под мокрой тюремной робы, облепившей тело. Тсуна не смотрит. Он не может на него смотреть. Не может. Он просыпается с криком, всё ещё чувствуя воду на руках, и холод чужого тела. Он знает, что через несколько лет всё будет всё будет именно так. Он будет ждать. Они оба.
После первого удара на стекле появляется тонкая сетка трещин.
Он продолжает бить по прозрачной поверхности не останавливаясь.
Костяшки пальцев саднит даже под перчатками. Пламя жжёт изнутри.
Наконец, стекло с треском разламывается, и водопад осколков разлетается по полу.
Жидкость хлещет из разбитой колбы, но Тсуна не чувствует, не обращает внимания.
Он подхватывает безвольное, медленно оседающее тело, и бережно отсоединяет провода.
Мукуро лёгкий, почти невесомый, и сквозь прозрачную кожу видны синие прожилки вен.
И худой, худой-худой, кости выступают даже под мокрой тюремной робы, облепившей тело.
Тсуна не смотрит. Он не может на него смотреть. Не может.
Он просыпается с криком, всё ещё чувствуя воду на руках, и холод чужого тела.
Он знает, что через несколько лет всё будет всё будет именно так.
Он будет ждать.
Они оба.