Автор извиняется, если количество штампов и оос совсем убили совершенно прекрасную заявку. 270 слов.
Все они шли умирать, и хорошо об этом знали. Знали ещё давно, ещё когда их и без того недружелюбный босс в одночасье стал не только мрачным, но и как будто надломленным. Когда то, что сдерживало его гнев, помогало не сорваться, исчезло, разбилось брошенной на пол книжонкой в кожаном переплете. Тогда тени на молодом некрасивом лице с каждым днем начали становиться все гуще, гнев все более осязаемым, а количество разбитых бутылок и случайных смертей все больше. Где-то глубоко они надеялись на то, что все вернётся в прежнее русло, но "утешать" не спешили - очень уж хорошо известно было, что последует за проявлением такой "заботы". Когда Занзас собрал офицерский состав, они почти представляли, что услышат. Вероятность успешного выполнения этой миссии стремилась к нулю, но когда их босс с привычным презрением сказал, что любое ничтожество, дрожащее за свою шкуру, может валить на все четыре стороны, никто не ушёл. Не потому что боялись гнева или презрения, а потому что знали, что их ждет, и готовы были за этим человеком идти хоть в Ад, хоть в Валгаллу. Из-за извращенной любви к нему самому, к смерти, к силе, к деньгам, неважно. Поднимаясь по щербатым ступенькам парадного входа особняка Десятого Вонголы, они знали, что через несколько часов их трупы, скорее всего, будут лежать на дорогих коврах, вот только трупов их противников будет во много раз больше. Они не сожалели о том, что чего-то не узнали, чего-то не увидели, а кого-то не убили, только ингода назойливой мухой в голове пролетала строчка из песни, которую никто из них не знал: «Люди больше не услышат наши юные смешные голоса». Но от неё, как и от любой другой мухи, просто-напросто отмахивались.
-
-
19.09.2010 в 13:23Все они шли умирать, и хорошо об этом знали.
Знали ещё давно, ещё когда их и без того недружелюбный босс в одночасье стал не только мрачным, но и как будто надломленным. Когда то, что сдерживало его гнев, помогало не сорваться, исчезло, разбилось брошенной на пол книжонкой в кожаном переплете. Тогда тени на молодом некрасивом лице с каждым днем начали становиться все гуще, гнев все более осязаемым, а количество разбитых бутылок и случайных смертей все больше. Где-то глубоко они надеялись на то, что все вернётся в прежнее русло, но "утешать" не спешили - очень уж хорошо известно было, что последует за проявлением такой "заботы". Когда Занзас собрал офицерский состав, они почти представляли, что услышат. Вероятность успешного выполнения этой миссии стремилась к нулю, но когда их босс с привычным презрением сказал, что любое ничтожество, дрожащее за свою шкуру, может валить на все четыре стороны, никто не ушёл. Не потому что боялись гнева или презрения, а потому что знали, что их ждет, и готовы были за этим человеком идти хоть в Ад, хоть в Валгаллу. Из-за извращенной любви к нему самому, к смерти, к силе, к деньгам, неважно.
Поднимаясь по щербатым ступенькам парадного входа особняка Десятого Вонголы, они знали, что через несколько часов их трупы, скорее всего, будут лежать на дорогих коврах, вот только трупов их противников будет во много раз больше. Они не сожалели о том, что чего-то не узнали, чего-то не увидели, а кого-то не убили, только ингода назойливой мухой в голове пролетала строчка из песни, которую никто из них не знал: «Люди больше не услышат наши юные смешные голоса». Но от неё, как и от любой другой мухи, просто-напросто отмахивались.